Неточные совпадения
До вечера носило Меннерса; разбитый сотрясениями о борта и дно лодки, за время
страшной борьбы с свирепостью волн, грозивших, не уставая, выбросить в
море обезумевшего лавочника, он был подобран пароходом «Лукреция», шедшим в Кассет.
Находясь в средине этого магического круга, захватывающего пространство в несколько сот миль, не подозреваешь, по тишине
моря и ясности неба, что находишься в объятиях могучего врага, и только тогда узнаешь о нем, когда он явится лицом к лицу, когда раздастся его
страшный свист и гул, начнется ломка, треск, когда застонет и замечется корабль…
Так и мне, не ходившему дотоле никуда в
море далее Кронштадта и Петергофа, приходилось часто впадать в сомнение при этих, по непривычке «
страшных», но вовсе не «опасных», шумах, тресках, беготне, пока я не ознакомился с правилами и обычаями морского быта.
«
Страшные» и «опасные» минуты — это не синонимы, как не синонимы и самые слова «страх» и «опасность» вообще, на
море особенно.
Но не на
море только, а вообще в жизни, на всяком шагу, грозят нам опасности, часто, к спокойствию нашему, не замечаемые. Зато, как будто для уравновешения хорошего с дурным, всюду рассеяно много «
страшных» минут, где воображение подозревает опасность, которой нет. На
море в этом отношении много клеплют напрасно, благодаря «
страшным», в глазах непривычных людей, минутам. И я бывал в числе последних, пока не был на
море.
Японцы тут ни о каких переговорах не хотели и слышать, а приглашали немедленно отправиться в городок Симодо, в бухте того же имени, лежащей в углу огромного залива Иеддо, при выходе в
море. Туда, по словам их, отправились и уполномоченные для переговоров японские чиновники. Туда же чрез несколько дней направилась и «Диана». В этой бухте предстояло ей испытать
страшную катастрофу.
Сверх положенных, там в апреле является нежданное лето,
морит духотой, а в июне непрошеная зима порошит иногда снегом, потом вдруг наступит зной, какому позавидуют тропики, и все цветет и благоухает тогда на пять минут под этими
страшными лучами.
Смотрел я на всю эту суматоху и дивился: «Вот привычные люди, у которых никаких «
страшных» минут не бывает, а теперь как будто боятся! На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем, как задует ветер посвежее, заколеблется
море!» — думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
Хорошо успокоение: прочесть подряд сто историй, одна
страшнее и плачевнее другой, когда пускаешься года на три жить на
море!
В то самое время как мои бывшие спутники близки были к гибели, я, в течение четырех месяцев, проезжал десять тысяч верст по Сибири, от Аяна на Охотском
море до Петербурга, и, в свою очередь, переживал если не
страшные, то трудные, иногда и опасные в своем роде минуты.
Зося металась в
страшном бреду и никого не узнавала; доктор сидел у ее изголовья и по секундам отсчитывал ход болезни, как капитан, который ведет свой корабль среди бушующего
моря.
Первый раз в жизни я видел такой
страшный лесной пожар. Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было
море огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные волны; языки пламени вились вокруг пней и облизывали накалившиеся камни.
…Зачем же воспоминание об этом дне и обо всех светлых днях моего былого напоминает так много
страшного?.. Могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за руки, факелы, толпу изгнанников, месяц, теплое
море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое сердце… Все прошло!
Затем мне смутно вспоминаются толпы народа,
страшный гул человеческих голосов и что-то невидимое, промчавшееся где-то в глубинах этого человеческого
моря, после чего народ, точно вдруг обеспамятевший, ринулся к центру города.
Вы только сообразите, сколько пропадает теперь мертвого капитала у попов, писарей, купцов, а из этих мелочей составится
страшная сила, как из мелких речонок наливается
море.
Например, нагрузка и выгрузка пароходов, не требующие в России от рабочего исключительного напряжения сил, в Александровске часто представляются для людей истинным мучением; особенной команды, подготовленной и выученной специально для работ на
море, нет; каждый раз берутся всё новые люди, и оттого случается нередко наблюдать во время волнения
страшный беспорядок; на пароходе бранятся, выходят из себя, а внизу, на баржах, бьющихся о пароход, стоят и лежат люди с зелеными, искривленными лицами, страдающие от морской болезни, а около барж плавают утерянные весла.
О том, каких размеров могут в наших северных
морях достигать китоловный и тюлений промыслы, видно из
страшной цифры, приводимой одним из авторов: по вычислениям американских китоловных арматоров, в продолжение 14 лет (до 1861 г.) вывезено из Охотского
моря жиру и уса на двести миллионов рублей (В. Збышевский.
Она казалась громадным чудовищем, которое залезло в
море и, погрузившись в воду по подбородок, надулось и вот-вот издаст
страшный рев.
Сумерки быстро спускались на землю. В
море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось в общем хаосе.
Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится в пропасть.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело умирают, знал, что все умрут, знал, что в сражениях солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо
страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных
морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
И с этим, что вижу, послышались мне и гогот, и ржанье, и дикий смех, а потом вдруг вихорь… взмело песок тучею, и нет ничего, только где-то тонко колокол тихо звонит, и весь как алою зарею облитый большой белый монастырь по вершине показывается, а по стенам крылатые ангелы с золотыми копьями ходят, а вокруг
море, и как который ангел по щиту копьем ударит, так сейчас вокруг всего монастыря
море всколышется и заплещет, а из бездны
страшные голоса вопиют: «Свят!»
В особенности этим отличалась полунаука, самый
страшный бич человечества, хуже
мора, голода и войны, неизвестный до нынешнего столетия.
На седьмой день пал на
море страшный туман.
Девочка скороговоркой рассказывала всегда что-нибудь
страшное — о каком-то таинственном убийстве актрисы офицером, о рыбаках, унесённых на льдине в
море, и — снова о любовных драмах.
Страшный ночной ливень 29 июня 1882 года, давший
море воды, вырвал эту трубу, вымыл землю и образовал огромную подземную пещеру в насыпи, в глубину которой и рухнул поезд…
И необычайный — смутный и зловещий — гул, похожий на рев отдаленного
моря, доносился от этой
страшной, густой, сжатой на узком пространстве человеческой массы.
Разорванные в нескольких местах порывами ветра, они точно обрушились, но остановленные посреди падения, мигом превратились в груды фантастических развалин, которые продолжали двигаться, меняя с каждою секундой свой цвет, величину и очертание: то падали они друг на дружку, смешивались, растягивались тяжелыми закругленными массами и принимали вид исполинских темно-синих чудовищ, плавающих по разъяренному
морю; то росли, вздымались, как горные хребты, и медленно потом расходились, открывая глубокие долины и пропасти, на дне которых проносились клочки других облаков; то снова все это смешивалось в один неопределенный хаос, полный
страшного движения…
Точно птицы в воздухе, плавают в этой светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под камня высунется злая голова мурены с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное тело, всё в красивых пятнах, — она точно ведьма в сказке, но еще
страшней и безобразнее ее; вдруг распластается в воде, точно грязная тряпка, серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес живет в прозрачной воде, под небом, таким же ясным, но более пустынным, чем
море.
Ни один трагик в мире не мог бы передать этого
страшного, разлетевшегося над
морем шепота Доры. Она истинно была и грозна, и величественна в эту минуту.
Бора — иначе норд-ост — это яростный таинственный ветер, который рождается где-то в плешивых, облезших горах около Новороссийска, сваливается в круглую бухту и разводит
страшное волнение по всему Черному
морю.
Слышал я также от Коли о Летучем Голландце, об этом вечном скитальце
морей, с черными парусами и мертвым экипажем. Впрочем, эту
страшную легенду знают и ей верят на всех морских побережьях Европы.
И он опять поднялся кверху из глубин
моря, этот
страшный голубой меч, поднялся, сверкая, снова рассек ночь и снова лег уже в другом направлении.
В последнее время того одиночества, в котором он находился, лежа лицом к спинке дивана, того одиночества среди многолюдного города и своих многочисленных знакомых и семьи, — одиночества, полнее которого не могло быть нигде: ни на дне
моря, ни в земле, — в последнее время этого
страшного одиночества Иван Ильич жил только воображением в прошедшем.
Твердейшие опоры ее пали; воинство унывало;
страшные Янычары страшились одного имени Россиян;
море, отверстое для наших флотов, всякий день могло представить очам Султана флаг Екатерины…
«Помилуйте,
страшная течь, — вода мне до самого рыла дошла», — уверяет всех подруг своих крыса, пользующаяся авторитетом и партия мышей решается заблаговременно спасаться вплавь и бросается в
море, чтобы показать свой героизм и дальновидную предусмотрительность…
Завтра и послезавтра и в целый ряд последующих дней у нас все шло по-прежнему: все наслаждались прекрасными днями погожего лета, два старшие мальчика пели под моими окнами «Anku dranku dri-li-dru», а окрещенный пеленашка спал в своей коляске, как вдруг совершенно неожиданно вся эта тишь была прервана и возмущена набежавшею с
моря страшною бурею.
— Мне всегда хочется чего-то, — задумчиво заговорила Мальва. — А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку — и в
море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех — себя самоё, то избила бы весь народ. И потом бы себя…
страшной смертью… И тоскливо мне и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.
Им военная служба
страшнее самого черта: и бьют, мол, там, и на ученье
морят, и из ружья стреляют, и в походы на турков водят.
Нынче вечером увидите
море!» Но
море — все отступало, ибо, когда мы наконец после всех этих гостиниц, перронов, вагонов, Модан и Викторов-Эммануилов «нынче вечером» со всеми нашими сундуками и тюками ввалились в нервийский «Pension Russe» — была ночь и
страшным глазом горел и мигал никогда не виданный газ, и мать опять горела как в огне, и я бы лучше умерла, чем осмелилась попроситься «к
морю».
Боже мой, боже мой! Корабли с
моря! Да ведь это безумие! Если они верят в это, значит уж больше не во что верить! —
Страшное время!
Буду пасти вас, стада мои, жезлом железным! Если вы не послушаетесь меня,
страшная кара падет на вас!
Море захлестнет безумцев! Свинцовые тучи погребут под собою смятенный город! Так говорит Здравый Смысл! Он карает возмущенных душой! Мое красное золото весело поет пред вами! Но веселое красное золото принесет вам смерть и пожары, если вы будете испытывать Здравый Смысл!
И новый вопль, безумно-печальный, полный страданием, как
море водой, огненный и
страшный, как правда — новый человеческий вопль.
Ничтожество! ты благо нам;
Ты лучше капли наслаждений
И
моря страшных огорчений;
Ты друг чувствительным сердцам,
Всегда надеждой обольщенным,
Всегда тоскою изнуренным!
— Теперь мне, как говорится,
море по колено! — бормотала она, идя со мной к дому и судорожно сжимая мой локоть. — Утром я не знала, куда деваться от ужаса, а сейчас… сейчас, мой хороший великан, я не знаю, куда деваться от счастья! Там сидит и ждет меня муж… Ха-ха! Мне-то что? Хоть бы он даже был крокодил,
страшная змея… ничего не боюсь! Я тебя люблю и знать ничего не хочу.
Оно было близко, страшно близко, это
море, и здесь, сквозь стекло иллюминатора, казалось каким-то жутким и
страшным водяным гробом.
И все, с ноковыми [Ноковые матросы, работающие на самых концах рей.] впереди, разбежались по реям, держась одной рукой за приподнятые рейки, служащие вроде перил, словно по гладкому полу и, стоя, перегнувшись, на
страшной высоте, над бездной
моря, стали делать свое обычное матросское трудное дело.
Не прошло и получаса, как с ревом, наводящим ужас, ураган напал на корвет, срывая верхушки волн и покрывая все видимое пространство вокруг седой водяной пылью. Громады волн с бешенством били корвет, вкатываясь с наветренного борта и заливая бак. Стало совсем темно. Лил
страшный ливень, сверкала ослепительная молния, и, не переставая, грохотал гром. И вой урагана, и рев
моря, и грохот — все это сливалось в каком-то леденящем кровь концерте.
Жутко было в первые минуты Володе от этой картины бушующего
моря и от этой
страшной близости к нему…
На обратном пути мы разговорились о
страшных бурях на
море, которые северные китайцы называют «Дафын», а южные — «Тайфун». Обыкновенно они зарождаются в Южно-Китайском
море, идут по кривой через южные Японские острова, иногда захватывают Корею и Владивосток и редко заходят к острову Сахалину и в Охотское
море. Ураганы эти ужасны: они разрушают города, топят суда и всегда сопровождаются человеческими жертвами.
Когда мы вышли из реки Улике, течение подхватило нашу лодку и понесло ее в
море. Навстречу шли большие волны, увенчанные белыми гребнями: одна другой выше, одна другой
страшнее.